Правовая природа суброгации

в страховых отношениях  

Важнейшим этапом в динамике страхового правоотношения является переход права требования от страхователя, получившего страховую выплату, к страховщику, осуществившему данную выплату. Применительно к страховым отношениям данный переход именуется суброгацией. Следует отметить, что выработанные до настоящего времени подходы к рассматриваемой проблеме успели стать догматичными в правовой науке. В данной статье автор, соискатель НИИ частного права КазГЮУ, магистр права Биржан Жарасбаев проводит сравнительно-правовой и формально-логический анализ правовой материи, предлагая свое видение юридической природы суброгации.  

Из пункта 1 статьи 840 Гражданского кодекса РК (далее - ГК) следует, что к страховщику, осуществившему страховую выплату, переходит в пределах уплаченной суммы право требования, которое страхователь (застрахованный) имеет к лицу, ответственному за убытки, возмещенные в результате страхования. Указанная норма является диспозитивной, допуская иное в договоре.

Принцип суброгации применяется только в отношении договоров имущественного страхования, к которым в свою очередь относятся договоры страхования имущества (п. 3 ст. 809 ГК), страхования предпринимательского риска (ст. 810 ГК), страхования гражданско-правовой ответственности за причинение вреда (ст. 811 ГК) и страхования гражданско-правовой ответственности по договору (ст. 812 ГК).

Ограничение принципа суброгации в п. 1 ст. 840 ГК договорами имущественного страхования буквально означает неприменимость данного принципа в отношении договоров личного страхования. Данный факт вытекает из общих норм ГК, устанавливающих невозможность перехода к другому лицу прав, неразрывно связанных с личностью кредитора (ст. 340). По договорам личного страхования пострадавшее лицо вправе претендовать как на получение страховой выплаты, так и на возмещение вреда от его причинителя (делинквента) в полном объеме (см. п. 5 ст. 820 ГК).

Неприменимость принципа суброгации к договорам личного страхования демонстрирует страховое законодательство большинства стран (к примеру, Гражданский кодекс Квебека (§ 2474), Гражданский кодекс Словакии (§ 813), Закон Латвии о договорах страхования (ст. 40), Закон Китая о страховании (ст. 44), гражданские кодексы большинства стран СНГ и др.). Исключение в этом смысле представляет Гражданский кодекс Молдовы, который в ст. 1329 «Переход к страховщику прав страхователя» не ограничивает такой переход договорами имущественного страхования, чем собственно и предусматривает применимость принципа суброгации к договорам личного страхования. Другой пример - Закон Финляндии о договорах страхования, который прямо предусматривает, что при личном страховании размер возмещения, взыскиваемого страховщиком с третьего лица в силу суброгации, не может превышать расходов, понесенных в результате заболевания, несчастного случая или возникших вследствие этого материальных убытков (часть 3 ст. 75).

Законодательство ряда стран предусматривает иное ограничение принципа суброгации в отношении самих договоров имущественного страхования. Так, устанавливается невозможность суброгации страховщику прав страхователя к лицам - членам его (страхователя) семьи или его иждивенцам, ответственным за наступление страхового случая. В качестве примера можно сослаться на Гражданский кодекс Квебека (§ 2474), Гражданский кодекс Словакии (п. 3 § 813) и Закон Латвии о договорах страхования (п. 5 ст. 40). Подобная норма выделяется и в Гражданском кодексе Туркменистана, где суброгация в отношении члена семьи также невозможна, кроме случаев, когда вред был вызван таким членом семьи преднамеренно (п. 2 ст. 871).

К перечисленным законам следует отнести также и Закон Израиля о договорах страхования. В данном законе круг лиц, право требования страхователя к которым не может перейти к страховщику, ограничивается такими лицами, от которых в разумных обстоятельствах страхователь (reasonable insured) не стал бы требовать возмещения причиненных убытков. Устанавливая данный критерий, указанный закон, наряду с лицами, связанными со страхователем семейными отношениями, предусматривает также и лиц, находящихся со страхователем в отношениях «работодатель-работник» (п. (d) ст. 62).

Аналогичный подход к ограничению принципа суброгации предусматривает и проект Гражданского кодекса Нидерландов (раздел 17 Книги 8). В отличие от действующего там Торгового кодекса (раздел 9) проект ГК устанавливает, что суброгации не будет в случае, если страховое событие было вызвано действиями супруга, родителей или детей страхователя. С небольшими ограничениями подобный подход наблюдается и в отношении работников страхователя и лиц, с ним проживающих. Суть такого ограничения суброгации объясняется голландскими авторами тем, что в большинстве таких случаев страхователь воздержится от получения страховой выплаты, поскольку впоследствии данные суммы будут в любом случае взысканы от лиц, близких страхователю^[1].

Анализ норм отечественного ГК показывает, что приведенные подходы к ограничению суброгации полностью укладываются (или, по крайней мере, могут быть уложены по усмотрению сторон) в рамки ст. 840. Делая подобный вывод, мы придерживались следующих соображений.

Так, в соответствии с ГК возникновение страхового случая вследствие неосторожных действий лиц, близких страхователю не означает освобождение страховщика от обязательства осуществить страховую выплату. Однако осуществление такой выплаты влечет необходимость восстановления имущественных интересов страховщика. Забегая вперед, скажем, что в данном восстановлении в целом и состоит основная цель суброгации.

При этом по усмотрению страхователя уплаченные страховщиком суммы могут быть взысканы с самого делинквента, либо уплаченная страховая выплата в порядке п. 4 ст. 840 может быть возвращена страхователем в случае, если он не захочет, чтобы выплаченные суммы были взысканы с делинквента (к примеру, сына страхователя).

Смысл диспозитивности п. 1 ст. 840 раскрывается применительно к описанному случаю в том, что осуществивший страховую выплату страховщик не обязан переводить свое право требования на делинквента (как было бы при императивной норме), а может возвратить их от страхователя в вышеуказанном порядке п. 4 ст. 840.

Напротив, в случае императивного регулирования указанная ситуация была бы невозможна и страховщик был бы обязан возмещать сумму страховой выплаты с делинквента. Это связано с тем, что отказ страхователя от своего права требования к делинквенту в контексте п. 4 ст. 840 возможен только до получения им страховой выплаты. Соответственно, страхователь, получивший страховую выплату, и впоследствии узнавший, что виновником наступившего страхового случая является его близкий, не сможет избежать взыскания выплаченной суммы с делинквента, поскольку страховщик только таким образом (т.е. за счет делинквента) и сможет возместить выплаченную им сумму.

Разницу между двумя указанными случаями мы видим в спасительном диспозитивном обороте «если договором не предусмотрено иное». Сказанное, однако, не означает, что стороны должны непременно предусмотреть такой случай в договоре. Вовсе нет, в этом-то и состоит суть восполнительно-компенсирующего характера метода диспозитивного регулирования, в связи с чем стороны смогут прийти к нужному соглашению и впоследствии.

В указанном вопросе трудно согласиться с М.И. Брагинским, выступающим против позиции законодателя, который при выборе одной из двух моделей - обязательности либо, напротив, необязательности перехода прав страхователя в порядке суброгации - избрал диспозитивное решение вопроса. Так, автор, ссылаясь на высказывание Г.Ф. Шершеневича о том, что «Самое твердое основание может быть найдено только в законе, который признает, что право искать возмещения убытков, принадлежащее страхователю в силу деликта, переходит, по удовлетворении его страховщиком, к этому последнему», полагал неприемлемым возможность договорного решения указанного вопроса^[2].

Как бы то ни было, положительная сторона диспозитивности п. 1 ст. 840 видна, как минимум, в приведенном нами частном случае.

В целом же, анализируя ст. 840, мы приходим к выводу о том, что диспозитивность ее пункта 1 имеет следующие правовые последствия:

1) позволяет установить в договоре, что при возникновении страхового случая вследствие неосторожных действий третьих лиц (к примеру, близких лиц страхователя) к страховщику право требования переходить не будет. О такой возможности говорит второе предложение п. 1 ст. 840, в соответствии с которым нельзя запретить суброгацию, связанную с получением страхователем страховой выплаты, если страховой случай наступил вследствие умышленных действий третьих лиц (включая близких лиц страхователя). Однако это лишь теоретическая возможность, и страховщик в большинстве случаев на это не пойдет, поскольку тем самым он лишится возможности компенсировать расходы, понесенные им на осуществление страховой выплаты;

2) позволяет страхователю самому решать, получать ему страховую выплату от страховщика, или нет и, соответственно чему определять, быть суброгации или не быть;

3) и, наконец, как уже было сказано, позволяет страхователю, получившему страховую выплату, и впоследствии узнавшему о том, что страховой случай возник вследствие действий его близкого лица, возвратить страховщику полученные от него суммы, и этим предотвратить наступление суброгации и ее последствия - обратного истребования выплаченных сумм с делинквента.

Остается добавить, что все сказанное было бы невозможным при императивном характере нормы п. 1 ст. 840 ГК.

В связи с возникшим в литературе вопросом о том, что представляет собой суброгация, следует отметить, что суброгация опосредует перемену кредитора в охранительном обязательстве, возникающем вследствие нарушения имущественных прав страхователя^[3]. С этих позиций нельзя согласиться с В.С. Белых и И.В. Кривошеевым, напротив, полагающими, что суброгацией является перемена кредитора в страховом обязательстве^[4].

В обоснование такого понимания природы суброгации следует привести п. 2 ст. 827 ГК, устанавливающий, что договор страхования прекращает действие с момента осуществления страховой выплаты по первому наступившему страховому случаю, если договором или законодательными актами не предусмотрено иное. Поскольку суброгация будет иметь место только после осуществления страховой выплаты, необходимо указать на то, что в силу указанной нормы после того, как страховщик осуществляет страховую выплату, страховое обязательство прекращается^[5]. В этой связи возникает вопрос, о какой перемене кредитора в страховом обязательстве после осуществления страховой выплаты может идти речь? Вряд ли возможно что-либо ответить на этот вопрос с позиции приведенных авторов.

Предлагая свое понимание сущности суброгации, мы полагаем, что осуществляя страховую выплату, страховщик прекращает страховое обязательство его исполнением (ст. 368 ГК), после чего становится на место страхователя - кредитора в охранительном обязательстве.

Указанный вывод подтверждается и нормой п. 2 ст. 840 ГК, в соответствии с которой перешедшее к страховщику право требования осуществляется им с соблюдением правил, регулирующих отношения между страхователем (застрахованным) и лицом, ответственным за убытки. Другими словами, постсуброгационный этап развития страховых отношений будет характеризоваться преобразованием последних в отношения, возникающие из охранительного обязательства. Такое преобразование является неизбежным последствием выхода из страхового отношения одного из его основных субъектов - страхователя.

Анализируя принцип суброгации применительно к договору страхования ответственности за причинение вреда, Е. Шедова приходит к неверному, на наш взгляд, выводу. Так, автор указывает, что «по такому договору в соответствии со ст. 853 ГК страховщик не освобождается от выплаты страхового возмещения. Получается, что по договору страхования страхователь - кредитор, а по обязательству из причинения вреда, по которому к страховщику переходит право требования в порядке суброгации - должник. Совпадением должника и кредитора в одном лице обязательство прекращается (ст. 383), следовательно, суброгация как бы не должна иметь место».[6]

В данном случае автор правомерно указывает, что страхователь выступает в качестве кредитора, однако недопонимает сути соответствующего права, заключающегося в возможности требовать от страховщика осуществить выплату в пользу пострадавшего лица. Вследствие этого следует ошибочный вывод о том, что выгодоприобретателем в подобном договоре будет являться сам страхователь.

Страхование ответственности за причинение вреда на то и рассчитано, что предусматривает выплату в пользу лица, имущественным интересам которого вследствие действий страхователя был причинен вред[7]. Страхователь же согласно договору имеет право требовать от страховщика осуществления страховой выплаты в пользу выгодоприобретателя. Тем самым, осуществив страховую выплату, страховщик заменит это третье лицо в деликтном обязательстве, где в дальнейшем будет выступать в качестве кредитора. Следовательно, истребовать выплаченную сумму страховщик будет с самого страхователя (должника в деликтном обязательстве).

Таким образом, мы приходим к выводу о том, что суброгация в большей степени обращает свое действие к охранительному, а не к страховому обязательству.

Тем не менее, в определенной степени суброгация имеет значение и для страхового обязательства. Последнее предусматривает возникновение обязанности страховщика по возмещению всякого ущерба, причиненного страхователю, и лежащего в пределах последствий установленного в договоре страхового случая. В отдельных же случаях данный ущерб причиняется не стихийно, как следствие объективной случайности, а вследствие волевых противоправных действий отдельных субъектов. В данном случае можно условно говорить о некоей конкуренции обязанностей по возмещению ущерба двух субъектов: страховщика, принявшего данную обязанность на основе договора (здесь речь идет о договорной обязанности) и правонарушителя, возникшей в силу действия правовых норм (законной обязанности).

В широком смысле последняя обязанность состоит в законодательном установлении определенных отрицательных последствий для нарушителя в виде лишения субъективных гражданских прав либо возложении новых, либо дополнительных гражданско-правовых обязанностей. При этом несомненным является тот факт, что принцип социальной справедливости ярче проявляется в случае возникновения данной обязанности именно у лица, нарушившего имущественные интересы страхователя, а не у страховщика.

Для лучшей же защиты интересов страхователя законодатель, исходя из правового статуса страховщика как предпринимателя, предусматривает выплату страховщиком возмещения в качестве его законной обязанности, с последующим переходом к страховщику прав страхователя (потерпевшего) по возмещению причиненного делинквентом ущерба. Речь идет о лучшей защите интересов страхователя, поскольку осуществление страховой выплаты страховщиком является более оперативным, нежели истребование данного возмещения в судебном порядке с ответственного лица. Более того, законодательство перекладывает обязанность выполнения юридических формальностей и процедур по истребованию возмещения со страхователя на страховщика, чем преследует чисто утилитарные цели.

Как уже можно понять, большого интереса страховщика в несении данных обязанностей нет, поскольку право требования страховщика возникает только в пределах уплаченных страхователю сумм (п. 1 ст. 840 ГК). Это означает, что никакого вознаграждения в данном случае страховщик не получает, в то время как занимается обычной предпринимательской деятельностью.

Таким образом, можно говорить о суброгации как следствии действия императивных норм законодательства, причем норм, несущих определенную социальную нагрузку, в чем и состоит ее отличие от уступки права требования (цессии), возникающей на основе соглашения сторон.

Императивность, имеющаяся в виду, касается обязанности страховщика возместить причиненный страхователю ущерб. Речь, однако, не идет об императивности суброгации, поскольку таковая в определенных случаях может не иметь места, в частности, когда страховой случай был вызван действиями близких лиц страхователя. В таком случае страхователь сам может отказаться от получения страховой выплаты, с тем, чтобы избежать последующего истребования выплаченных сумм с его близкого лица (делинквента). Однако это никак не умаляет обязывающего (императивного) характера действий страховщика по осуществлению страховой выплаты.

Приведенное выше отличие обусловило неприменимость к суброгации правила о форме уступки требования: не требуется соблюдения формальностей, предусмотренных для перехода прав. В этой связи нельзя согласиться с высказываниями отдельных авторов о суброгации, как разновидности цессии[8].

Как известно, вступая в договорное отношение, стороны преследуют наступление определенных юридических последствий, которые, в свою очередь, представляют для них определенный материальный интерес[9]. Именно этот интерес и преследуют стороны, заключающие договор об уступке права требования. Наиболее ярко данный интерес проявляется у финансового агента в договоре финансирования под уступку денежного требования (факторинга) (глава 37 ГК), основывающем свое действие на механизме цессии.

В случае же с суброгацией никакого материального интереса страховщик не имеет: уплачивая за ответственное лицо возмещение, он выполняет лишь свою законную обязанность[10]. Сама же суброгация здесь является лишь механическим переходом прав кредитора в охранительном обязательстве для восстановления материального интереса страховщика. По этому поводу Е. Годэмэ справедливо указывал, что цель суброгации состоит в том, чтобы просто гарантировать защиту интересов лица, совершившего платеж[11].

Следует еще отметить, что принцип суброгации был включен в общий комплекс норм, регулирующих страховые отношения, лишь в качестве исключения, поскольку общим правилом здесь является стихийное, не обусловленное ничьим волеизъявлением наступление страхового случая[12]. Ведь в идеале страхование рассчитано на стихийное наступление страхового случая, как следствие объективной случайности, не зависящей от воли отдельного индивида.

По всей вероятности позиции самостоятельности правовой конструкции суброгации придерживается и европейская наука. Так, в частности, в фундаментальном частноправовом исследовании, проведенном К. Цвайгертом и Х. Кётцем, соответствующая глава, посвященная цессии, не содержит ни единого упоминания о суброгации. Более того, приводимые в данной работе примеры законодательных актов по вопросам цессии также никак не отражают позицию, в соответствии с которой суброгация являлась бы разновидностью цессии[13].

В качестве примера можно сослаться также и на Принципы европейского договорного права[14]. Глава 11 данных Принципов, именуемая «Уступка права требования» (Assignment of claim), также не предусматривает никаких норм, посвященных суброгации, что собственно и позволяет сделать вывод о самостоятельности правовой конструкции последней.

Английское право при определении сущности суброгации исходит из того, что вследствие возмещения причиненного страхователю имущественного ущерба страховщиком, последний приобретает два различных права: право на возмещение ущерба, принадлежавшее страхователю, и право на предъявление иска, которое страхователь имел к лицу, причинившему вред[15]. Такой посыл дает основания для выделения процессуального различия между суброгацией и цессией, выражающегося в том, что при суброгации страховщик предъявляет иск к третьему лицу от имени застрахованного, в то время как при цессии иск предъявляется страховщиком от своего имени[16].

В противоположность, согласно доктрине отечественного законодательства переход субъективного материального права к другому лицу означает соответствующий переход и права на защиту данного права, вне зависимости от того, остается ли приобретатель права в прежнем правоотношении или вступает в новое. Сказанное подтверждается пунктом 1 статьи 8 ГК, согласно которому граждане и юридические лица по своему усмотрению распоряжаются принадлежащими им гражданскими правами, в том числе правом на их защиту. В этом смысле следует согласиться с М.И. Брагинским, утверждающим, что «право на иск в процессуальном смысле может быть … у того, кто не обладает субъективным материальным правом. Однако не может существовать субъективного материального права без права на предъявление иска»[17].

М.И. Брагинский видит основное различие цессии и суброгации в характере интересов вступающего в обязательство лица: при цессии цессионарий стремится приобрести право, принадлежащее цеденту, а при суброгации - вывести должников из обязательства, при этом приобретение права представляет собой способ, к которому прибег его приобретатель[18].

Здесь наблюдается небольшая, но значимая методологическая ошибка в сравнивании двух категорий. Едва ли можно подвергать сравнению цели лица, действующего с намерением вступить в договор, т.е. на основе своего свободного волеизъявления, и цели лица (если здесь вообще применимо слово «цель»), выполняющего свою законную и не всегда желанную обязанность. Основной предпосылкой необходимой для успешного сравнения является сопоставимость сравниваемых объектов, иначе сравнение производится в различных смысловых плоскостях и, как следствие, является неверным.

В другом источнике М.И. Брагинский в развернутой форме приводит свою аргументацию в пользу признания суброгации в качестве разновидности цессии[19]. Автор, в частности, указывает, что сомнения, возникающие по данному поводу «должны, очевидно, отпасть после того, как п. 1 ст. 382 ГК, имея в виду цессию (выделено нами - Б.Ж.), признал, что право, принадлежащее кредитору на основании обязательства, может быть передано им другому лицу по сделке (уступка требования) или перейти к другому лицу на основании закона»[20].

Автор утверждает, что данная норма в целом посвящена лишь цессии, из чего соответственно можно предположить, что, по его мнению, существует лишь одно основание перехода прав кредитора к другому лицу - цессия (уступка права требования). Комментируемая норма ГК РФ соответствует п. 1 ст. 339 ГК РК. Внимательный анализ данной нормы позволяет говорить о том, что в ней, на самом деле, содержатся два основания перехода прав кредитора к другому лицу. Соответствующий вывод вытекает из самого содержания нормы: право может быть передано по сделке (1), или на основании законодательного акта (2).

Ошибочность приведенной позиции М.И. Брагинского, как уже можно понять, происходит только из того факта, что автор не учитывает решающего, на наш взгляд, значения союза «или». Соответственно, выделяются два основания перехода прав кредитора к другому лицу: 1) уступка права требования (цессия), и 2) действие нормы закона, в качестве одного из случаев которого и выступает суброгация.

Приведенное в п. 1 ст. 339 ГК деление оснований перехода прав кредитора не случайно. Анализ статей 339 - 346 ГК позволяет прийти к следующим выводам.

Следует начать со статей 341 - 343: «Объем прав кредитора, переходящих к другому лицу» (ст. 341), «Доказательства прав нового кредитора» (ст. 342) и «Возражения должника против требования нового кредитора» (ст. 343). Наименования приведенных статей построены таким образом, что не позволяют судить о том, что соответствующие нормы своим действием охватывают лишь случаи уступки требования (цессии) либо только перехода прав кредитора на основании закона. Иными словами, данные статьи действительно распространяются на обе группы оснований перехода прав кредитора, предусмотренных в указанном пункте 1 ст. 339 ГК, чем собственно и предусматривают имеющиеся между ними сходства.

Напротив, последующие нормы (ст.ст. 344 - 346) подчеркнуто индивидуализируют каждый случай перехода прав кредитора. К примеру, ст. 344 целиком посвящена второй группе оснований перехода прав кредитора: на основании законодательных актов. В двух последующих статьях (ст. 345 «Условия уступки требования» и ст. 346 «Форма уступки требования») законодатель намеренно оговаривает, что речь в них идет именно об уступке права требования (цессии), чем ограничивает действие соответствующих норм только цессией, и ими не охватываются случаи перехода прав кредитора на основании законодательных актов.

Следует вновь указать на смысл использования законодателем понятий «передача» в случае с цессией и «переход» в случаях, предусматривающих переход прав кредитора на основании законодательного акта. Уже данный факт говорит о наличии либо отсутствии волеизъявления у кредитора, чье право уступается при цессии и переходит в силу действия законодательного акта. Соответственно, необходимо констатировать наличие активно направленной воли кредитора в первом случае и, напротив, об отсутствии таковой во втором случае.

Для уяснения сущности суброгации важное значение имеет ее отграничение от регресса, который использовался в страховом законодательстве, действовавшем до принятия Особенной части Гражданского кодекса РК[21].

Регресс, или обратное требование, является требованием лица, исполнившего обязательство другого лица, к этому второму лицу в размере исполненного обязательства (см. п. 1 ст. 289 ГК). При регрессе наряду с охранительным обязательством, возникшим между страхователем (потерпевшим) и третьим лицом (причинителем вреда), возникает новое обязательство между страховщиком (кредитором) и причинителем вреда (должником) по поводу возмещения сумм, выплаченных страховщиком страхователю в порядке осуществления страховой выплаты. В данном случае основанием возникновения охранительного обязательства является факт причинения вреда страхователю, а регрессного обязательства - осуществление страховой выплаты.

Вступление в силу Особенной части ГК ознаменовало отход отечественной доктрины (по вопросу о порядке восстановления имущественных прав страховщика) от использования конструкции регресса. Действующий Гражданский кодекс придерживается механизма суброгации, при которой нового обязательства по возмещению убытков не возникает, а, как уже было отмечено, в уже действующем охранительном обязательстве происходит замена кредитора[22].

Практически приведенная разница между суброгацией и регрессом выражается в том, что регрессное требование осуществляется по иным правилам, чем требование по первоначальному обязательству (часть 2 п. 1 ст. 339 ГК). Что касается права требования, возникшего в порядке суброгации, то осуществляется оно с соблюдением тех же самых правил, что и право требования первоначального кредитора в этом охранительном обязательстве (п. 2 ст. 840 ГК). В частности, исковая давность по требованиям, предъявляемым в порядке суброгации, высчитывается не с момента осуществления страховой выплаты (момента перехода требования), а с момента наступления страхового случая, т.е. с момента возникновения у страхователя права требования к лицу, ответственному за вред[23].

Тем самым в противоположность ситуации с регрессом, обрисованной выше, осуществление страховой выплаты теперь будет означать переход права требования по охранительному обязательству к страховщику; с этого же момента в порядке диспозитивной нормы п. 2 ст. 827 ГК прекращается страховое обязательство.

Несмотря на состоявшийся отход от использования конструкции регресса в законодательстве до сих пор встречаются случаи смешения (или, по крайней мере, неверного использования соответствующих терминов) суброгации и регресса. Так, подпункт 5 ст. 115 Налогового кодекса устанавливает, что не являются объектом налогообложения страховой (перестраховочной) организации доходы по требованиям в порядке суброгации (регресса) от третьих лиц по договорам страхования (перестрахования). Другим примером смешения суброгации и регресса является Инструкция по ведению бухгалтерского учета операций по страхованию и перестрахованию в отрасли «общее страхование», утвержденная постановлением Правления Национального Банка Республики Казахстан от 16 апреля 2004 года № 61. Глава 4 Инструкции, как уже видно, упоминает о суброгации лишь в названии «Учет операций по регрессному требованию (суброгации)», по всему же тексту речь идет о регрессных требованиях страховщика.

Указанная ошибка допускается и судебной практикой. Так, мотивировочная часть постановления судебной коллегии по гражданским делам Алматинского городского суда от 14 июня 2002 года № 33-1076/2002, ссылаясь на п. 1 ст. 840 ГК, все же указывает, что судом первой инстанции было обоснованно отказано в удовлетворении регрессного иска страховщика. А вот выдержка из постановления Коллегии по гражданским делам Верховного суда РК от 18 апреля 2001 года № Зн-115-01: «На основании пункта 26 Положения «Об обязательном страховании гражданско-правовой ответственности владельцев автотранспортных средств» страховая компания имеет право регрессного требования к Папушину А.А.».

С данными судебными решениями согласиться нельзя.

Указанное Положение быль утверждено постановлением Правительства РК от 31 октября 1996 г. № 1319 «Об обязательном страховании гражданско-правовой ответственности владельцев автотранспортных средств» и действовало до 31 июля 2003 года, пока не утратило силу в соответствии с постановлением Правительства РК № 765. В то же время, согласно Закону «О введении в действие Гражданского кодекса Республики Казахстан (Особенная часть)» с момента введения в действие Особенной части ГК данное Положение могло применяться лишь постольку, поскольку оно не противоречило ГК. Следует еще отметить, что спорные правоотношения по приведенным судебным решениям возникли до введения в действие Особенной части ГК.

Как уже было сказано, с момента введения в действие Особенной части ГК конструкция регресса была заменена конструкцией суброгации. Сказанное говорит о том, что в данном вопросе вышеуказанное Положение противоречило ГК, и соответственно в этой части применяться не могло. Следовательно, начиная с 27 июля 1999 года, даты завершения официального опубликования Особенной части ГК, на территории Республики Казахстан восстановление имущественных прав страховщиков должно было осуществляться с использованием конструкции суброгации, а не регресса.

При анализе п. 1 ст. 840 ГК возникает сомнение по поводу того, что суброгация предусмотрена только в случае осуществления страховой выплаты в пользу страхователя либо застрахованного. Дело в том, что в некоторых случаях получателем страховой выплаты может не быть ни тот, ни другой. Именно по этой причине конечным получателем страховой выплаты ГК называет выгодоприобретателя (ст. 816).

Позиция гражданских кодексов всех стран СНГ (Россия, Таджикистан, Узбекистан, Армения, Молдова, Туркменистан, Кыргызстан и др.) по этому вопросу такова, что в качестве таких получателей предусмотрен страхователь, при этом в скобках указывается не застрахованный (как в отечественном ГК), а выгодоприобретатель. Указывая таким образом страхователя, закон устанавливает презумпцию того, что получателем страховой выплаты обычно является страхователь. Вместе с тем, на все остальные случаи дополнительно указывается выгодоприобретатель. Этим исчерпываются все могущие быть случаи, когда таким получателем является не страхователь, а застрахованный, либо вовсе иной случай, когда в оговариваемом страховом отношении участвуют и страхователь и застрахованный, однако получателем выплаты выступает иное третье лицо - выгодоприобретатель.

Последний расклад состава участников страхового правоотношения в рамки действующей редакции ГК РК не укладывается и, соответственно, остается за пределами п. 1 ст. 840. В этой связи целесообразнее присоединиться к редакции вышеупомянутых кодексов, заменив в п. 1 ст. 840 слова «страхователь (застрахованный)» словами «страхователь (выгодоприобретатель)».

Иной вопрос связан с самим пониманием конструкции суброгации различными авторами. Так, в частности М.И. Брагинский в одной из своих работ приводит взгляды, гораздо более расширяющие традиционное представление о неразрывной связи суброгации со страхованием, принятое как в законодательстве, так и в научных работах. Так, им указывается, что «в действительности суброгация имеет место и в некоторых других ситуациях. Самое широкое ее применение, хотя и без использования соответствующего термина, связано с п. 2 ст. 313 ГК. В силу указанной нормы третье лицо, которое подвергается опасности утратить право на имущество должника … вследствие обращения взыскания на это имущество, может удовлетворить требования кредитора без согласия должника. Последствием этой ситуации и служит суброгация»[24]. Аналогичной позиции придерживается и Л.А. Новоселова, которая, хотя и без особой аргументации, указывает на то, что предусмотренный в п. 2 ст. 313 ГК РФ переход прав также рассматривается в качестве суброгации[25].

Использование в законодательстве термина «суброгация» только применительно к страхованию является формальным признаком того, что имманентно суброгация рассматривается только вкупе с положениями о страховании[26]. Такой подход законодателя оправдан, и какие-либо высказывания об «умалчивании» законодателем иных случаев использования одноименной конструкции, считаем, неоправданны. Причем речь идет не только о законодательстве Казахстана, либо о законодательстве иных стран СНГ, которые, отпочковавшись от положений модельного ГК, в основе своей имеют единые подходы к рассматриваемой проблеме. Речь идет о положениях страхового законодательства целого ряда стран, в совокупности представляющих то, что принято именовать мировым опытом. В качестве примера можно указать на законодательство Китая (Закон о страховании от 30 июня 1995 года, ст. 44), Англии (Акт 1909 о морском страховании, п. 44), Финляндии (Акт о договорах страхования, часть 75), Израиля (Закон о договорах страхования, ст. 62), Гражданский кодекс Квебека (§ 2474) и гражданские кодексы большинства стран СНГ. Конструкции, соответствующие суброгации, хотя и без использования соответствующего термина, заложены в законодательстве некоторых стран. Это, в частности, Закон Украины о страховании (ст. 27), Закон Беларуси о страховании (ст. 27), Гражданский кодекс Словакии (§ 813), Закон Латвии о договорах страхования (ст. 40) и др.

Что касается упомянутой позиции М.И. Брагинского, то по данному поводу нам хотелось бы привести следующие свои соображения.

Рассматриваемый в п. 3 ст. 276 ГК (соответствующий п. 2 ст. 313 ГК РФ) случай направлен на решение коллизии интересов двух субъектов (кредитора и третьего лица), имеющих возникшие по двум различным основаниям обязательственные права в отношении одного и того имущества должника. Ситуация заключается в том, что следствием удовлетворения кредитором своего права требования может явиться утрата третьим лицом своего такого же законного права в отношении имущества должника. Сложность данной ситуации заключается в том, что оба управомоченных лица выступают в качестве кредиторов, хотя третье лицо в данной статье таковым прямо и не называется. При этом следует отметить, что в данной ситуации предпочтение негласно отдается кредитору, чье право требования возникло первым.

Указывая на то, что право третьего лица (так называемого второго кредитора) является также признаваемым и охраняемым, законодатель предоставляет ему (третьему лицу) возможность предотвратить утрату своего права, причем единственным путем - исполнением обязательства вместо должника.

В данном случае необходимо отметить последовательно проводимую законодателем линию на обеспечение защиты прав и интересов всех вовлеченных в оговариваемое общественное отношение субъектов. Именно данное обстоятельство, на наш взгляд, и является тем универсальным началом, которое объединяет все случаи перехода прав кредитора к другому лицу на основании законодательных актов (ст. 344 ГК). Формально же данное начало выражается в единстве условий, при которых такой переход прав будет иметь место: во-первых, указание такой ситуации в законе и, во-вторых, наступление указанных в нем обстоятельств (юридических фактов) (абзац 1 ст. 344 ГК).

Как и в случаях, указанных в подпункте 3 ст. 344 (исполнение обязательства его гарантом, поручителем или залогодателем), а также в подпункте 4 ст. 344 (суброгация к страховщику прав кредитора к должнику), по указанному в п. 3 ст. 276 случаю в качестве данного обстоятельства будет выступать сам факт исполнения обязательства. Единственно с чем можно согласиться в утверждении М.И. Брагинского является то, что этим автор признает, что речь в п. 3 ст. 276 идет о переходе прав кредитора на основании закона. Но не более того.

Необходимо указать на то, что предлагаемый в ст. 344 перечень случаев не исчерпывающий, на что и указывает подпункт 5 данной статьи, делающий отсылку ко всем иным случаям, установленным законом. Возникает вопрос: в силу каких обстоятельств М.И. Брагинский рассматривает вышеописанный случай именно в качестве суброгации?[27] Данный вопрос особенно интересен в свете того, что подпункт 4 ст. 344, говоря о суброгации, подчеркивает, что речь идет о переходе прав от кредитора должника, ответственного за наступление страхового случая, к страховщику, осуществившему страховую выплату. Другими словами, суброгация целиком исчерпывает себя в рамках только страховых отношений, и какие-либо попытки найти «следы» суброгации в иных, не связанных со страхованием отношениях, безосновательны. Относительно же описанной в п. 3 ст. 276 ситуации полагаем, что речь идет именно о том случае, когда срабатывает бланкетная норма подпункта 5 ст. 344, отсылающая к другим случаям, предусмотренным законами.

Другой вопрос возникает в связи с тем, что законодатель применительно к случаю, описанному упомянутым п. 3 ст. 276, предусматривает субсидиарное применение правил об уступке требования, причем прямо указывая: статьи 339 - 347 ГК. Указанные девять статей главы 19 ГК помимо собственно уступки требования предусматривают также и случаи перехода прав кредитора на основании закона, что не одно и то же[28]. В этой связи, безусловно прав М.К. Сулейменов, указывающий, что понятие «переход прав кредитора к другому лицу» шире, чем понятие «уступка требования» и, кроме непосредственно цессии, включает также и переход на основании законодательного акта[29].

Проблема заключается в том, что действие указанной нормы п. 3 ст. 276 ГК, помимо всего прочего, будет выражаться в необходимости соблюсти письменную форму сделки в тех случаях, когда сделка, породившая предусмотренное в п. 3 ст. 276 обязательство, была совершена в письменной форме. Другими словами, упомянутое третье лицо для предотвращения утраты своего права должно заключить сделку уступки права требования, причем в большинстве случаев в письменной форме. С подобным решением нельзя согласиться.

В рассматриваемой ситуации нет никакой необходимости в сделке: переход прав кредитора будет иметь место в силу самого факта исполнения обязательства на основании ст. 344 ГК. Проблема возникла лишь по причине неточного использования приема законодательной техники и, конечно же, того, что законодатель не принял во внимание различие между уступкой требования и переходом прав кредитора на основании законодательного акта.

С целью решения указанной проблемы, на наш взгляд, следует откорректировать формулировку статьи. В частности, необходимо указать на применение к данному случаю правил ГК не об уступке права требования, а о переходе прав кредитора к другому лицу на основании законодательного акта. Вследствие этого речь не будет идти о совершении сделки уступки права требования и, соответственно, правовые последствия будут иными.

Обобщая вышесказанное, следует сделать вывод о том, что целью установления обязанности страховщика по возмещению вреда, причиненного имуществу страхователя противоправными действиями третьих лиц, является воля законодателя в обеспечении лучшей защиты имущественных интересов страхователя (оперативность в возмещении ущерба, отсутствие необходимости осуществления юридических формальностей). Суброгация же является логическим продолжением установления такой обязанности страховщика. При этом необходимо отметить, что данная обязанность страховщика закреплена в законодательстве не как обычная норма позитивного права, а выражена посредством завуалированной нормы, косвенно вытекающей из общего комплекса норм, регулирующих страховые отношения.

С этих позиций хочется отметить, что в правовых исследованиях большее внимание следует уделять не суброгации, как чисто механической операции, а самому факту законодательного установления обязанности страховщика по возмещению ущерба, следствием исполнения которой и будет выступать суброгация[30].